Присоединились к большинству… Устные рассказы Леонида Хаита, занесённые на бумагу - Леонид Хаит

Между прочим, чудеса бывают не только с отрицательным знаком. Примером чего является то обстоятельство, что за день до драматического купания у Прицкера кончился срок страхового полиса. Однако появившийся в больнице представитель страховой компании заявил, что, несмотря на это, компания берёт на себя все расходы по лечению пострадавшего.

Поступок страховой компании все израильтяне расценили как действительное чудо.

Когда я первый раз в 1967 году приехал в Театр Образцова ставить свой первый в этом театре спектакль, меня поселили в общежитии театра. Моссовет выделил для этой цели театру большую пятикомнатную квартиру в Сокольниках, на первом этаже многоэтажного дома. В квартире этой тогда ещё никто не жил. В каждую комнату завезли венгерские кровати с тумбочкой к ним. Двери четырёх из них выходили в большую гостиную, которую обставили старинной мебелью. А для уюта Образцов из своих запасников выделил большую картину, на которой были изображены мальчик с лангустом.

Так как ко мне для работы над музыкой к спектаклю приехал мой харьковский дружок композитор Карминский, то в гостиную привезли пианино.

Через год, когда я окончательно перебрался в Москву, я снова поселился в той же комнате той же квартиры. Но только теперь это уже было настоящее общежитие.

В одной из комнат, выходивших в гостиную, предназначенную для общего пользования, поселилась многопудовая актриса театра Галина Бадич. Иногда к ней приходила её дочь, молоденькая девушка.

М. Карминский и В. Дубровский – мои друзья.

Мой первый композитор Марк Карминский и первый литературный критик – В. Дубровский

В другой комнате молодой актёр из Гомеля – Рома Богомольный. Он приехал поступать в какой-нибудь драматический театр. Случайно попал к Образцову, подыгрывая какой-то своей землячке, которая решила «прослушиваться» к Образцову. Претендентку в театр не взяли, а Роме сделали предложение, которое он и принял.

В третьей комнате жила заведующая реквизиторским цехом – старая дева Вера по фамилии Удод. Когда в коридоре раздавался звонок телефона, Вера первая подбегала к нему с постоянной фразой:

– Член партии нашего театра Удод слушает.

Зиновий Ефимович Храпинович, сменивший эту благозвучную фамилию на более короткую – Гердт, говорил про Веру:

– В семье не без Удода.

Комната, в которой жил и пьянствовал Рома Богомольный, была самой большой, и туда постоянно кого-то подселяли. То это был стажёр из Еревана по прозвищу Армянский Образцов, то директор областного театра, владевший в полной мере всеми человеческими пороками.

Сергей Владимирович Образцов посетил мою репетицию и настоятельно просил не забывать, что «глаз сильнее уха»

Мы с Асей, которая приехала ко мне 12 сентября 1968 года, поселились в свободной маленькой комнате. Ася, разобравшись в обстановке, немедленно переименовала Ромика Богомольного в Рюмика Богохульного, и мы весело прожили в этом общежитии чуть больше шести лет. Если не считать Асиного отъезда на полтора сезона в Калининский (теперь Тверской) театр. Руководил этим театром Роман Виктюк, которому, я надеюсь, ещё посвящу пару страниц.

Жизнь в общежитии была шумной, часто пьяной, с многочисленными приёмами. Галя и Рома умудрялись иногда вылепить по 500 пельменей. Их совместное пребывание под одной крышей привело к длительному роману. Правда, не очень уверен, что это определение характеризовало их отношения. На всём в общежитии лежал плотный слой богемы. С. В. Образцов при всём том, что он был человеком крайне земным, иногда позволял себе романтические закидоны. Так, он своим приказом отменил все замки в комнатах общежития.

– В моём театре работают только интеллигентные люди, – заявил он. – Запирать двери – неприлично.

Из дверей были вынуты все замки. И нам приходилось придвигать к дверям тяжёлые предметы. Вспомнил об этом потому, что однажды Образцов выкопал в Красноярске, в Сибири, некоего старца, который якобы выступал на базаре с куклами. Для демонстрации всей московской общественности этого «последнего могиканина», уличного кукольника, Образцов выписал его в Москву. Поселили его, естественно, в нашем общежитии. Любаев, так звали этого самородка, оказался человеком богатырского телосложения, лет шестидесяти, с белой бородой и противным голосом. Иногда он демонстрировал своё искусство: закладывал в рот пищик и изображал, как он на базаре зазывал публику.

Вечерами он напивался до потери сознания, начинал буянить, петь песни и высказываться в непечатных выражениях о своей роли в современном искусстве. Его переполняла гордость и уверенность в своей исключительности. В том, 1970 году он впервые попал в Москву, к самому Образцову, его всё время фотографировали и водили в Дом актёра.

Нам с Асей приходилось не только придвигать к дверям нашей комнаты тяжёлые предметы, но и строить настоящие баррикады, так как пьяный и буйный Любаев ломился в дверь, требуя общения. Потом, попев и покричав, он засыпал, далеко не всегда на выделенной ему кровати. Песни его были незнакомые. Одну строчку я запомнил: «…Ехал Троцкий на телеге». А сами приключения вождя революции в памяти не остались.

Продолжалось это недели две. Потом с трудом его сплавили обратно в Красноярск.

В театре был установлен режим неконституционной монархии. К Образцову многие обращались со словами Хозяин. Даже к Сталину так не обращались. Хозяином был Человек. Это он «проходил как Хозяин необъятной Родины своей», как пелось в песне. Образцова же называли Хозяином в лицо. Можно было подойти к нему и сказать:

– Хозяин, скажите, пожалуйста, вы уже решили, когда я пойду в отпуск?

И Хозяин, вертя свой чуб, давал тот или иной ответ.

Я очень сожалею, что не вёл дневник, не записывая за Образцовым все его байки, размышления, бесконечные истории. Первые годы нашего знакомства, совместной работы он относился ко мне с повышенным вниманием. Мог у себя дома целый вечер, до глубокой ночи, играть мне одному цыганские романсы, рассказывать о гитарах, нюансах цыганской песни, об эстраде довоенных лет, о встречах со Сталиным, у которого он множество раз выступал со своими куклами, да о чём угодно. Я был для него новым слушателем, впервые, с неподдельным интересом впитывавшим всё, что он обрушивал на меня. Он ценил этот интерес, а я, дурак, ничего не записывал, хоть все вокруг беспрерывно мне это рекомендовали. Теперь это всё стерлось в памяти, стало неотделимо от других рассказов, от иных источников информации, как теперь принято говорить.

А вот целый ряд его благородных поступков в мой адрес забыть не могу.

Так, в самом начале моей службы в театре на имя Образцова и на имя райкома партии пришло письмо из Харьковского обкома. Партийные деятели родного города не могли успокоиться. Мой отъезд в Москву, работа в престижном театре вызывали у них злобу и желание добить меня на расстоянии.

Письмо подписала инструктор обкома некая Люся Выск, которая курировала (это слово рождено большевистским режимом) мою деятельность в Харьковском театре. В письме сообщалось, что я политически неблагонадёжен, что мой последний спектакль снят, как антисоветский, что партийная организация города выразила мне своё политическое недоверие. Всё это, они считают, должны знать мои новые руководители, и, по их мнению, мне не место в столице нашей Родины.

Так вот, Образцов вызвал меня к себе, дал прочитать письмо, расспросил меня о подробностях и на моих глазах это письмо порвал. Даже в то время это был поступок. И я его не забыл.

Правда, райком письмо не порвал. И очень долго, не объясняя причин, меня не выпускали за границу, хоть Образцов и пытался меня протащить. Но там он уже не был хозяином.

При всём этом Образцов был полностью сконцентрирован на себе. Он жил с постоянной оглядкой, ему всё время мерещились заговоры против него, он пытался найти следы недоброжелательства в свой адрес. Боялся интриг, разговоров. Выслушивал и собирал все сплетни, обожал копаться в личных делах своих сотрудников. Я имею в виду не «личные дела» в отделе кадров, а все те разводы, романы, обиды, оскорбления, кои неминуемы в коллективе из почти 400 человек.

Образцова в театре не любили. Многие боялись. Боялись самодурства, боялись потерять работу. За глаза его называли Белая Вошь и Рыбий Глаз, а его жену и аккомпаниатора Ольгу Александровну – Гиеной Огненной. Единственным, кто мог себя не сдержать, наговорить ему в лицо гадости, был Гердт. Он чувствовал себя человеком независимым, понимал, какую ценность он представляет для театра, да и, кроме того, снимался в кино, работал на эстраде – одним словом, выгодно отличался от работников театра.